Думал было зайти и глянуть, тем более, что все равно в тех краях быть собирался. Но после того, как незадолго до ухода увидел фоторепортаж с этого мероприятия, резко обломился. Ибо расхотелось до отвращения.
Почему? Да потому, что я родился в городе Одесса и в селе Коцюбеевка делать мне нечего.
Угу, вот такое вот. Селюкское хуторянство как оно есть. Квинтэссенция украинства, так сказать.
Тьфу. Понятно, что область. Но - ничего ни о Ильичевском порте, ни о городе Южном, ни о других современных объектах, созданных за эти самые 87 лет нет. Один большой хутор с салом и колбасой.
И кстати, как мне сказали, народа там не особенно и много было. Что там делать?
Вообще же, как я вижу, в такую вот внутреннюю эмиграцию сейчас ушли очень многие. О чем сквозь зубы говорят и сами укры.
Мы живём в XXI веке, что вы там себе не запрещайте, это цифровая эра. Вы много добились, запретив «ВКонтакте»? Да молодёжь сидит в этом «ВКонтакте», слушает русский рэп и чхать они хотели на все ваши запреты с 76-го этажа!
Это молодые люди от 14 до 20-ти, которые сейчас смотрят на всех нас, смотрят эти эфиры, они посмотрели этот нацотбор, покрутили нам всем у виска и сказали, что это страшные люди, надо бежать от этого старшего поколения. Потому что мы показываем свою жуткую архаику там, где нельзя её показывать», – заявил Юрий Молчанов.
Там кстати видео есть, посмотрите. На реакцию студии, в том числе.
Так что пусть они свои хуторянские празднеги проводят сами. В вольере.
Это в зоопарке нашем такое. Вот тут хуторянству и место.
Кстати...
Подслушано в маршрутке: «Бо воны, одэситы, вси — цари, а мы, украинци — собаки»
Ой, ребята, с каким я кадром сегодня в маршрутке ехала, это улет. Вин сам з Винничыны. Годков двадцати семи. Тонкий и худой, как дылда. В ярко-рыжем кожухе с широким овчинным воротом. (Я такие помню еще на ретро-фотографиях дореволюционных времен, изображающих сельское население глубоких украинских местечек.) В шапке-пидорке, пристроенной лишь на самой макушке и торчащей вверх острым углом, с жутко-грязным оттопыренным ухом, повернутым в мою сторону, и мобильником возле второго, дальнего от меня, уха. И вот он по этому мобильнику разговаривал с мамой. На всю маршрутку басом орал. На украинско-русском суржике:
— Мамо! Воны нас знэважають (презирают)! Ставляться до нас, як до скотыняки! Бо воны, одэситы, вси — цари, а мы, украинци —собаки. Я йих пытаю про щось, а воны мэнэ нахуй посылають. Мы тут нихто, мамо! Воши, гниды. Да, мамо, да, воны мэнэ открыто гнидою обзывалы. Я тут бильш не можу!
Мэни тут дужэ погано! Воны нас постийно прыныжують и постийно стебуться и над намы, украинцами, и над нашою державою. Вот и зараз я с тобой розмовляю, а якийсь дядько на мэне дывыться так, нэмов вбыты готовый. А поруч жинка сыдыть и ржот, дывлячись на мэнэ (это он про меня).
А ще тут всэ дуже дорого. Сыгарэты дорожче, чем у нас. И водка набагато дорожче. Тильки пыво майже стилькы ж коштуе. От я и пью тилькы пыво.
Цэ инша страна, мамо! Инша! Цэ —не Украйина. Цэ — Россия. Я тут нэ хочу жыты. Хочу додому повэрнутыся. Ни, мамо, в Россию я теж нэ пойиду. Цэ ж я сразу зрадныком стану. Мэнэ потим назад, на Украйину, нэ пустять. Або пустять, но посадють, як зрадныка...
Мне пора было выходить, и о чем это чудо в перьях, пардон, чудо в овчине, еще маме жаловалось, я уже не слышала. Но за те шесть остановок, что я провела рядом, я и наржалась, и прочувствовала гордость за свой город и своих земляков, и еще раз убедилась в том, что Одессу совершенно правильно украинцы позиционируют — как русский город, как русский мир, как Россию, и порадовалась тому, что они нас бояться и что им у нас жутко не комфортно.
Так что бегите, рагули, бегите из Одессы. Вам здесь НИКОГДА не прижиться!
Знают они все сами. А кто еще не знает, тот ну очень быстро прозревает..